http://protobulgarians.com

Страница за прабългарите. Език, произход, история и религия в статии, книги и музика.

- культура Дриду (балкано-карпатская или балкано-дунайская культура) в VII-X вв.
- крепость на острове Пъкуйул луй Соаре
- монастырский комплекс при деревне Басараб (Мурфатлар)

Десетилетиями и столетиями болгары и румыны поддерживали хорошие и плодотворные добрососедские отношения. Большая река не являлась преградой, в известном смысле она способствовала их экономическим, культурным и, не на последнем месте – политическим контактам. Нужно не забывать что христианство по румынским землям, воспринятое в конце X века, проникло с юга через посредничество воспринявшего новую религию еще в 865 г. болгарского государства. Вместе с тем широко распространяется к северу от Дуная и кириллическая письменность, приносимая духовниками и церковной книжниной и пользуемая народом и официальными слоями до середины XVII века.

С другой стороны, нужно отметить что в тяжелые годы турецкого владычества независимое румынское государство оказало серьезную поддержку болгарскому освободительному движению, культурному и научному развитию. Рядом с возникновением революционных комитетов на румынской территории организировалось значительное количество культурно-просветительных институций (читалищ, театров, библиотек), поставилось начало организованной болгарской науке в лице созданного в 1869 году Болгарского книжного дружества, переросшего позже в Болгарскую академию наук.

В конце XIX века (после освобождения Болгарии от турецкого рабства) и особенно в первых десятилетиях XX века наступила серьезная перемена в отношении румынского государства к новосозданному болгарскому государству. Румынские настроения постепенно пропитались духом крайнего нигилизма и антиболгаризма. Для нас в случае представляет интерес изъявления румынской науки и более точно – исторической науки. В ней постепенно накапливаются настроения войнствующего негативизма к всему чужому. Ученым ставится целью и задачей выделить огромную ролю румынского народа не смотря на реальные факты и очень часто – за счет сотворенного его соседями.

Нужно отметить что умеренный национализм присущ всем народам для утверждения национального самочувствия и вряд ли может быть определен отрицательным общественным проявлением. Искать корни государственности и народности является задачей каждой уважающей себя культуры и в этом нету ничего плохого. Важно, однако, чтобы этот процесс исследования опирался на серьезные научные данные и чтобы он вел к правильным научным заключениям. В противном случае результаты его отрицательны.

К сожалению история отдельных этносов/народов/наций не протекала одинаковым путем. Некоторые из них имели возможность проникнуть глубже, открыть серьезные исторические факты и очерчить богатую культурно-историческую дорогу. У других не было таких возможностей из-за оскудной источниковой базы и из-за их более позднего появления на исторической сцене. В первом случае события события укладываются систематически, находятся необходимые взаимные связи для очерчивания исторического процесса. Примером в этом отношении может быть история болгарского народа и государства. Во втором случае недостаток доказательственого документального материала уклонят историческую мисль в ошибочную сторону – “вымышливать” несуществующие события и исторические личности, указывать на несуществующие исторически аргументы, чтобы обосновать некторую мнимую “старинность” национальной истории, которую нужно наложить науке. Этот подход в большинстве случаев  подчинен конкретным политическим требованиям определенного исторического этапа развития. Очень показателеным, поучителеным, но и печальным примером этого было объявление лет десять тому назад 2050-ой годовщины основания румынского государства. Началом его принималось краткотрайное дакийское объединение Буребисты (I в. до н.э.). Большая часть румынской научной общественности защититила честь румынской науки, отвергая серьезность этого политического “мероприятия” тогдашней власти.

Более страшно, однако, когда в  науке применяются методы привидно научного характера, через которые обязывают ученых пренебрегать чужими и переувеличивать собственные исторические достижения; доходится даже до изъятия “отрезков” истории соседних стран в пользу своего “прошлого”, без серьезной аргументации, доказательств и восприятия в науке. К жалости история балканских стран знает много подобных примеров, одним из которых является румынская историческая и археологическа наука. [1]

Принято считать, что иделогия румынского национального национализма выражена наиболее четко и целостно в трудах Николая Йорги (1871-1940). Целенаправленно и преднамеренно в его сочинениях переувеличивается роль волохов в истории Балкан. Характерно в этом отношении и то, что его тезы прямо связываются выражением откровенно антиславянских и антиболгарский идей. [2]

Болгарские историки, конечно, не остались безучастными к такой подъятой всей румынской научной общественностью ненаучной теорией. Во всех значимых научных трудах ведущих болгарских ученых Васила Златарского, Петъра Никова и других спокойно и внимательно были выложены неподправленные факты о наиранней истории балканских взаимоотношей и были сделаны обоснованные выводы. Наиболее активны в этом отношении проявления Петъра Мутафчиева, у которого проблемы румынского этногенезиса и история Добруджы всегда стояли на переднем плане. Отражая взаимные связи болгар и румын за весь средневековый период их развития, он сумел успешно доказать место каждого из этих этносов в процессе исторического развития. [3]

Чтобы стало совсем ясно о чем идет речь, нужно отметить, что до XIV века наименования Румыния не существует. Именно тогда южнее Карпат создается княжество под наименованием “Цара Ромъняска” (Румынское государство или царство); тогда образуется и молдовское княжество. В исторических документах обе они обозначаются Валахией, а только в 1861 году создается государство под названием Румыния. Это объяснения было необходимо, чтобы указать почему в интересующем нас периоде (IX-X века) севернее Дуная оформлены несколько отдельных этнических районов – Молдова, Валахия, Олтения, Трансильвания, Бесарабия и др. Всущности они охватывали земли между Дунаем и Южными Карпатами, которые были надолго включены в границах Первого болгарского царства. [4] Именно поэтому культура их была унифицированной и определенно может быть названной “староболгарской”. Эти районы  всущности могут быть обозначенны как “задунайские болгарские территории”, как это было четко очерчано в исследованиях Петъра Коледарова, [5] хотя некоторые исследователи корригируют очерчанные ими границы. [6]

Характерным для времени до Второй мировой войны является то, что дискуссия относящаяся к интересующей нас эпохе, велась преимущественно на основе исторических источников. Необходимо признать, однако, что они весьма скудны. Решающие археологические памятники все еще не были открытыми. Последнее произошло после 1945 года, когда и в Болгарии и в Румынии начались интенсивные и широкомащабные раскопки селищ, некрополей, крепостей. Только тогда эмпирическая основа расширяется, становится более стабильной и объективной и может быть подложена детальному научному анализу. Но точно в этом направлении действия румынских археологов вызывают недоумение. Среди них продолжительное время выявлялся идеологом и направляющим исследования Йон Нестор, кто предлагал решения которые становились (с небольшими исключениями) руководным ориентиром оценок открытых археологических находок.

Подход румынских археологов понятен и сознательно целенаправлен. Их выводы направлены в основном в двух направлениях – определить и отнести открытые археологические памятники средневековья к времени предшествующему созданию болгарского государства, т.е. обозначить памятники как ранновизантийские (V-VII вв.), или, наоборот – датировать их к времени после падения Болгарии под византийское владычество (нач. XI в.). Следуя логике этих разсуждений, собственной болгарской культуры на Балканах не было – она оценивается как местное византийское наследство или проявления материальной и духовной культуры отдаюся наложенной в XI-XII вв. византийской культуре. Этим оригинальные постижения, характерные особенности и отличительные черты болгарской культуры размываются и обезличиваются, становясь реминисценциями господствующей византийской культуры. Прямым выражением этой тенденции является созданная и упорно лансированная теория о континуитете общебалканской культуры. Сущность этой теории предельно прозрачна – необходимо доказать, что культура ранней Византии никогда не переставала существовать, что она была воспринята пришедшими с севера народами (преимущественно славянами и болгарами) – вполне или с некоторыми видоизменениями, которые однако не нарушают ее сущность. Именно из-за этого – продолжают адепты этой теории – после восстановления византийского владычества на Нижнем Дунае в начале XI века последовало вполне естественное продолжение культурно-исторического процесса в его византийской окраске.

Эта линия поведения румынской науки, к которой присоденяются и югославские археологи, выражена в ряде более меньших и больших сочинений. Конечно, болгарские археологи дают отпор, через обнародование и толкование новооткрытых средневековых находок. [7]

Решающим было столкновение на XII Международном конгрессе византинистики в Охриде в 1961 г. Откровенно тенденциозным и неаргументированным докладам румынских и югославских ученых Нестора, Бошковича, Стричевича, согласно которым староболгарская культура не оригинального характера, а является репликой византийской, [8] болгарские делегаты представили обоснованные доклады об оригинальном характере раннеболгарской архитектуры, материальной и духовной культуры, различающейся от византийской. [9] Этот конгресс являлся между впрочем первой массированной атакой на самобытный характер раннесредневековой болгарской культуры.

Десят лет спустя (1970) в Софии состоялся Международный симпозиум  “Славяне и Средиземноморский мир VI-XI вв.” [10] На этой научной встрече были четко определены и разграничены позиции болгарской археологической науки и ее оппонентов из Румынии и Югославии. На основе археологических изысканий румынских археологов Й. Нестор настоял на присутствии автохтонного (проторумынского) населения к северу от Дуная и продолжил называть культуру, оставленную ими, “Дриду” (по имени селища, где впервые были открыты “останки” этой культуры). После этого он указал, что эта культура располагается на широкой территории Румынии, Мунтении, Добруджи и Юговосточной Трансильвании. [11] В ответ на отрицательные мнения болгарских ученых Станчо Ваклинова, Ивана Венедикова, Василки Тъпковой-Заимовой он повторил что его мнение совпадает с мнением всей румынской научной общественности. Это навязывало определенный диктат румынским взглядам и было выражено четко в вышедшей в 1974 году объемной книге Ръзвана Теодореску, где идеи Нестора поддерживались без резерв. [12]

На том же симпозиуме разгорелся оживленный спор и о целостном характере староболгарской культуры. Ее высокие достижения и самостойный характер были тотально отречены. Согласно Джордже Бошковичу, подкрепленным активно Йоном Нестором и к сожалению и болгарским археологом Стаменом Михайловым, “дворцы Плиски по их способу конструкции, другие здания с их гипокаустами являются конструкциями поздней античности, переиспользованными в эпоху Первого болгарского царства”. [13] Йон Нестор уточнил, что “культура Дриду” может быть официально определенной как “балкано-карпатская” или “балкано-дунайская” и что в ней не возможно искать определенные этнические елементы. Оба они с Бошковичем не постыдились лансировать их недавнюю идею, согласно которой “Преслав был создан еще в эпоху ранней Империи или более точно в палеовизантийскую эпоху”. [14] Различия и разнобой мнений увеличились еще больше, когда П.Н. Третьяков (СССР) назвал протоболгарскую культуру необычным и неисторическим названием “севернопричерноморская культура”. [15]

Определенно можно считаться симпозиум в Софии кульминацией научных противоречий. Он был последован продолжительными археологическими раскопками и исследованием раннесредневековых объектов в Болгарии. Полученные результаты расширили неимоверно историческую базу дискусии, но, неожиданно, интерпретации спорящих сторон были протоворечивыми. Можно к сожалению сказать, что болгарские ученые не могли всегда открыто высказать свои мнения из-за наложенных определенных, кривопонятых политических ограничений. В некоторых средах их активность оценивалась отрицательно и не предпочиталась перед сохранением “добрососедских отношений”.

Ситуация коренно изменилась в первой половине 80-ых годов. Дана была возможость свободному научному изъявлению, особенно по щекотливым вопросам Добруджи. Начала выходить серия сборников по истории этой части болгарского государства (первый том был отпечатан в 1984 году). Решительным шагом было решение Болгарской Академии Наук (БАН) об издании сборника студий, посвященных этнокультурной истории этого узлового и важного для эпохи средневековья района. [16]

В этом сборнике обобщались и анализировались результаты исследований болгарских ученых в Добрудже, а отсюда – и во всей задунайской территории болгарского государства в VII-X вв. Конечно, в нем проблемы не могли получить окончательное решение, но они были поставлены на основе бесспорных материальных фактов. Как и можно было ожидать, реакция румынских ученых была мгновенной и в ряде отзывах и критических статьей они отрекли выводы болгарских ученых. [17] Несмотря на это, диалог, хотя и трудным, продолжился. Явно или завуалированно, ведущие румынские ученые пришли к выводам их болгарских коллег насчет характера раннесредневековой культуры на Нужнем Дунае. В ходе разговоров очерчились многие вопросы требующие решения, среди которых по важности (согласно моему пониманию) стояли три, на которые я остановлюсь ниже.
 

1. Характерные черты материальной культуры: культура Дриду (балкано-карпатская или балкано-дунайская культура) в VII-X вв.

В начале 60-ых годов на территории Румынии было раскопано большое средневековое селище, находящееся в окольности деревни Дриду. Его останки были датированы к IX и в основном X веку и были объявлены его экскаватором Евгенией Захарией очевидными следами старорумынского этноса. [18] Так, еще в наименовании публикации были четко формулированы ее заключения.

Необходимо отметить, что сделанные Захарией выводы и заключения были предшествованы несколькими императивными студиями Йона Нестора, в которых были выложены “аргументы” наличия “цивилизации” (культуры) Дриду, посредством выяснением которой могли быть решены трудные проблемы румынского этногенезиса и проторумынской культуры, оформленной на огромной территории государства. [19] Поэтому мы можем с полной уверенностью утверждать, что заложенные в труде Захарии идеи инспирированы ведучим тогда румынским ученым, посколько она следовала очерчанной ими линией. Всущности, это указания созданной Комиссии изучения румынского языка и народа (1956 г.). Требования этой комиссии были категорическими – необходимо было доказать исконное присутствие румын (или более точно – романизованного дакийского населения) севернее Дуная.

Прежде чем продолжить анализ оснований для таких утверждений, необходимо выяснить этническую обстановку на этой огромной территории в VI-VII вв., т.е. до создания болгарского государства, когда предпоставки изменяются существенно. Это бесспорно поможет решению разных вопросов, связанных с характерными чертами материальной и духовной культуры местного населения. В этом направлении особенно ценным является исследование Стефки Ангеловой о раннеславянской культуре на Балканах в интересующем нас периоде. Ее исследование, весьма глубокое и детальное, основано всецело (или почти всецело) на характеристиках керамики. Потому что хорошо известно, что именно она является наилучшим этноопределяющим археологическим материалом. [20]

На основе конкретных показателей, авторка прослеживает разные археологические комплексы и ставит их (насколько это возможно) в хронологическую последовательность. В их основе неизменно стоят славянские типы керамики, которые выражают объективное и естественное разнообразие, но имеют единное и общее происхождение. Отмеченные влияния ранневизантийской керамической продукции, германские, аварские и другие влияния незначительны и органически включены в славянскую продукцию.

Основной вывод этого исследования в том, что в пределах византийского лимеса еще во второй половине VI в. появляются и утверждают себя архаические типы раннеславянской керамики, несмотря на некотором продолжении традиций дако-римских или синхронных византийских образцов. Останки памятников романизованного населения в Валахии, Молдове и др. областях совсем незначительны еще в V в.

Южнее Дуная и наиболее всего в Добрудже в VII  в. появляется особый тип славянской керамики, в которой согласно Ангеловой можно увидеть и влияние протоболгарской традиции, не исключая и синхронную византийскую керамику. Общий вывод автора тот, что “в Добрудже можно искать одну собственно славянскую линию развития, сохранившеюся в начальные века формирования болгарской народности”. [21] Эта идея заслуживает самого внимательного осмотра, потому что она стоит в основе решения ряда вопросов этногенезиса румынского народа.

Становится ясным, что северные и южные районы Дуная в VI-VII вв. обитали значительные массивы, в основе своей – славянского происхождения, но не исключая известные влияния других этнических групп. Важно подчеркнуть, что компактных масс романизованного дакийского населения не возможно установить, а это ставит румынских ученых, защищающих автохтонные характер румынской культуры, в невыгодные позиции.

В этом духе рассуждений, определение археологического комплекса возле Дриду и аналогичные ему памятники выглядит весьма беспочвенным и научно необоснованным. Наиболее ясный ответ на это дал еще в 1970 г. Иван Божилов. [22] В обстоятельной рецензии труда Е. Захарии он обоснованно оставил в сторону анализ жилищ (землянок и полу-землянок), как и найденного в них инвентаря, которые имеют универсальный характер для всех этнических групп эпохи IX-X вв. для этой части Европы. Свое внимание он обратил специально к керамике, которая согласно румынским публикациям состоит из двух основных групп: а) выработанной на гончарском круге, с серым цветом и украшенной вылощенными полосами, и б) лепной керамикой, без или с врезанной декорацией. Все исследователи отмечают, что на днах сосудов обеих групп находятся отличительные гончарские знаки.

Необходимо подчеркнуть четко, что описанные керамические типы для той эпохи характерны только и единственно для культуры раннесредневековой Болгарии и это было убедительно доказано в монографии Людмилы Дончевой. [23] После обстоятельного и внимательного анализа, средневековые сосуды эпохи VIII-IX вв. были классифицированы, обобщены и, наиболее важно, точно датированы как неизменная часть материальной культуры Первого болгарского царства. Независимо от того открыты ли они севернее или южнее Дуная.

Более важно в нашем случае указать, что автохтонный характер культуры Дриду выводится из одного мнимого ранневизантийского круга памятников. Для этой цели сочиняется невероятная гипотеза, что все античные и ранновизантийские крепости пустеют с приходом славян и болгар и восстанавливаются только после 971 г. (?). Этот вымышленный хиатус вряд ли может быть доказан не только исторически, но и на основе археологических материалов. Именно на это обратил внимание Божилов и оказался абсолютно правым. Исследования советских ученых (Чеботаренко, Плетнева, Артамонов и др.) доказали недвусмысленно, что еще в VI-VII вв. между реками Дунаем и Днепром существует культура носившая явно салтово-маяцкий характер (т.е. с болгарскими чертами), и в никаком случае черная вылощенная керамика не может быть определена проторумынской. Этот вопрос было подробно обсужден на румыно-болгарском семинаре “Славяне на Нижне Дунае и балкано-дунайская культура раннефеодальной эпохи (IX-X вв.)” в 1962 г., при котором достигли до общего мнения, что “между вылощенной керамикой эпохи переселения народов и серой вылощенной керамикой раннефеодального периода в северодунайских областях нету прямой связи.” [24] Точно из-за этого не возможно поддержать мнение Р. Теодореску, согласно которому керамику с врезанной декорацией (общепринятой за славянское наследство) можно отнести представителям романизованной цивилизации на Нижнем Дунае, а серая керамика с вылощенными полосами является наследником латенской (?) керамики, распространенной в римскую и германскую эпоху во времени, предшествующем раннему феодализму.” [25]
 
 

Керамика с Хистрии, Сату-ноу, Гърлица и Кастелу (Румыния) С. Ваклинов, Формиране на старобълг. култура, 1977, с. 63	Керамика, характерная для культуры “Дриду” С. Ваклинов, Формиране на старобълг. култура, 1977, с. 63	Керамика, характерная для культуры “Дриду” С. Ваклинов, Формиране на старобълг. култура, 1977, с. 64

Уже достаточно говорили о характеристиках славянской керамики. Хочется, однако, повторить снова слова румынского ученого О. Денсушиану, цитированного И. Божиловым, которые весьма хорошо характеризуют наш случай: “Этой совместной жизнью с болгарами румыны обязаны свою цивилизацию в средние века.” [26] Это поистине знаменательное откровение о роли славян и болгар в формировании румынской народности.

Второй характеристикой раннеболгарской культуры, распостраненной и к северу и к югу от Дуная, является похоронний ритуал. Благодаря многолетним упоритым исследованиям болгарских археологов Ж. Въжаровой, Д. И. Димитрова и других было выяснено наличие одной и той же практики. [27] Установлены были два вида похоронений – кремации и захоронения. Анализ похоронений показал, что оба обряда характерны для болгарского населения и отражают культурное присутствие двух этнических компонент. Серьезное обобщение разных способов похоронения было сделано Станиславом Станиловым. Прослеживая все известные к тому времени находки, он достиг до окончательного вывода, что они являются отражением раннеболгарской духовной культуры во всей ее разнообразии. Вместе с тем он указал, что отделение некоторой “культуры Дриду” не может быть принято серьезным научным подходом. “С теоретической точки зрения – пишет он – не возможно чтобы государство обитали этнические группы, которые бы поставили начало румынскому народу.” [28] Все их характеристики связывают их экономически, политически и культурно с болгарским государством.

В интересе правды нужно отметить, что ряд румынских исследователей оценили объективно и беспристрастно природу открытых ими раннесредневековых памятников. Так например, Букур Митря, обнародуя результаты исследованного ими чрезвычайно важного в нашем случае некрополе в Султане, датирует его к IX и первой половине X  века и определил что он вероятно принадлежит болгарам, посколько у него много общих черт с болгарским некрополем, исследованным Станчо Ваклиновым в Новом Пазаре. [29] Почти в то же время (1958 г.) Мария Комша и ее коллеги исследовали интересный во всяком отношении некрополь до острова Кастелу, который они датируют к второй половине IX и первых десятилетиях X века. Они установили, что этот некрополь относится к южнославянской и протоболгарской “народностям”, которые входили в контакт с местным романизованным населением. [30] Выводы этих и других раскопок 60-ых и 70-ых годов чрезвычайно важны для выяснения сложных этногенетических процессов и характере культуры севернее Дуная, которая без сомнений болгарская. Последовавшее покидание и пренебрежение этих результатов ислледований является следствием ограничений навязанных румынским ученым.

В упомянутом выше исследовании Станилова очень хорошо прослежен характер и сущностные черты похоронных ритуалов и доходится до окончательного и правильного вывода, что они отражают важные стороны болгарской духовной культуры во всей ее многообразии. В таком случаер определение некоторой безличной и неидентифицированной “культуры Дриду” можно считать противной научному подходу для решения проблем.

В связи с сказанным до сих пор ставится вопрос о состоянии земель к северу от Дуная и особенно в дельте большой реки в рассматриваемом периоде. Несомненно, что во время наибольшого разцвета болгарской культуры и подъема болгарского государства – IX-X вв., они находились под ее прямым и действенным контролем. Вымышленная теза, что это были территории под непрерывным контролем Византии, находит очень четкий и категоричный ответ в анализе нумизматических данных. Если сравнить приложенную таблицу I (с данными, относящимися до середины 80-ых годов XX в.), увидим любопытную картину. [31] С конца V века до конца VII века монетных находок только в Добрудже 516 штук, когда находок с конца VII века до падения Болгарии под византийскую власть (969 г.) 226 штук, а находок с 969 г. до конца XIV (?XI, В.К.) в. 3448 штук. Пру этом нужно отметить, что с второго периода только с столиц Преслава и, отчасти, Плиски известны 190 находок, что вполне закономерно. Для того же периода из исследованных 20 селищ, в 10 из них не найдено ни одной монеты (речь идет, конечно, о византийских монетах). Естественный вывод этой статистики тот, что во втором периоде существует несомненный и бесспорный хиатус в экономических отношениях Византийской метрополии с северодунайскими областями и это не может быть объяснено другим чем наложенным там владычеством болгар, что ограничило существенно поток византийских монет, а отсюдя – и экономических связей с семи областями.

Приведенные нумизматические данные, как мы увидим позже, находят потверждение и при выяснении открытых строительных останок.

Табл. 1. Случайные монетные находки с Добруджи, включая столицы Плиску и Преслав (конец V – конец XI в.)

Нужно отметить и некоторые особенно показательные исторические сведения о интересующем нас периоде. Идет речь об эпизоде когда, после взятия Адрианополя каном Крумом, “за Дунай” были переселены более 10 000 плененных византийцев. [32] Более ясного доказательства факта, что болгарская власть была стабильной и хорошо организованной в землях к северу от большой реки не может быть.

Окончательный ответ об единстве материальной и духовной культуры населения Нижнего Дуная в VII-IX вв. был дан в исследовании молодого немецкого археолога Уве Фидлера. В течении нескольких лет он успел проучить на месте почти все памятники раннесредневековой культуры на территории Болгарии и Румынии. [33] На основе своих наблюдений, охватывающих всю известную ими эмпирическую базу и на первом месте – керамику и похоронные ритуалы, он пришел к выводу, что еще к IX веку “область в нижнем поречии Дуная Валахия входила в протоболгарские владения”, а позже к северу она достигала вероятно до большого земляного вала “Новакова бразда”. [34]

Фидлер категорически отверг теорию континуитета между местным дакийским населением и наложенной позднее римской культуры. Он еще противопоставился тенденции румынских исследователей относить находки VII-IX вв. автохтонному романизованному населению и согласился с мнением болгарских археологов, что известные некрополя прямо связаны с двумя этносами – славянами и болгарями. [35] Установившиеся в дельте Дуная болгары (в так названном Онглосе) (Табл. II) постепенно охватили и включили в периметр своего культурного влияния и другие балканские области (Табл. III).

Более конкретно, на основе разных похоронных обычаев Фидлер пришел к выводу, что в большом некрополе при Истрии – Капул Виилор, на одном и том же месте похоронены славяне и ранные болгары, что для него является бесспорным свидетельством наступившего единения двух этносов. [36]

Табл. 2. Карта начальното этапа Аспаруховой державы (так названный Онглос) между Дунаем и Черным морем и его укрепление.

Основным в исследованиях Уве Фидлера является доказательство, что обе стороны Дуная еще с VII века и особенно в VIII-IX вв. обитались населением болгарского происхождения, которое имело одинаковую материальную и духовную культуру (с неизбежными локальными различиями), и что это является прямым подтверждением исторических источников бесспорными археологическими доказательствами. [37]
 

Табл. 3. Карта раннеболгарских некрополей южнее и севернее р. Дунай в VII-IX вв.	Табл. 4. Карта местонахождений VIII-X веков, связанных с раннеболгарской культурой

Бесспорный вывод вышеизложенного тот, что в раннем средневековье (VI-X вв.) в нижнем течении Дуная сформировалась культура на основе славянских и болгарских традиций. К концу этого периода создалась единная культура, которую можно безусловно назвать болгарской, а не безличной “культуры Дриду” и ничего не показывающей “балкано-дунайская” культура (Табл. IV). К концу этого периода можно говорить и о возникновении элементов румынской народности, в которую действенное и непосредственное участие приняла и наложила отпечаток и предыдущая раннеболгарска культура.

2. Болгарская монументальная архитектура: крепость на острове Пъкуйул луй Соаре

В 1956 году румынские археологу начали раскопки монументальной, хотя и плохо сохранившейся крепости на дунайском острове Пъкуйул луй Соаре. После первых результатов последовал ряд предварительных публикаций, [38] которые завершились изданием объемного двутомника. [39] Для нас интерес представляет первый том.

Изданием результатов раскопок начался продолжительный спор между болгарскими и румынскими археологами о времени конструкции этой крепости и о вопросе кто построил и использовал ее. Проблемы переплелись с идеей о континуитете византийской культуры на Балканском полуострове, на которую я остановился выше. Решение этого противоречия особенно важно для истории болгарского раннесредневекового государства, но противоречие поддерживается румынской наукой, водимой желанием при всяком положении подценить болгарский вклад в общебалканскую культуру.

Остров Пъкуйул луй Соаре находится в 18-20 км восточнее Дръстъра (Силистры), основанного еще в античности под именем Дуросторум, а востановленного еще во время кана Аспаруха, на что указывают некоторые исторические известия. Воды Дуная разрушили большую часть острова и от крепости осталась небольшая по размерах часть. Сохранены 240 метров юговосточной крепостной стены и около 42 метров северозападной, одна из крепостных башен, две из ворот и полуразрушенные помещения внутри крепости. На основе сделанных наблюдений румынские ученые выдвинули гипотезу, что укрепление существовало в каком-то виде еще в V-VI вв., находясь в цепи ранневизантийской Дунайской укрепительной системы. После этого, в течении около двух веков остров находился в владении болгар, но только после падения Болгарии под византийское владычество в 971 г. была восстановлена византийская доминация на нижнем течении Дуная и тогда и была построена крепость, чьи останки существуют. Однако ряд аргументов исторического и археологического естества поддерживают не это мнение, а мнение что крепость состояла в цепи раннеболгарской укрепительной системы.

Впервые идея, что островная крепость – дело болгарского государства времени кана Омуртага, высказана Кръстю Миятевым еще в 1965 году, в основном на основе данных Търновского каменного надписа этого владетеля, в котором сообщается о построении величественного дворца-крепости (“преславного дома”) на Дунае. “С большим основанием он может отoждествиться – писал Миятев – с крепостью на острове Пъкуйул луй Соаре.” [40] Его мнение было воспринято в болгарской науке (В. Бешевлиев, А. Кузев, Р. Рашев, Д. И. Димитров и др.). Очерчивая границы болгарского государства в IX в., Станчо Ваклинов подчеркивает, что ее территория простиралась от Гемуса, Черного моря до Карпат, т.е. нижнее течение Дуная было продолжительно в ее владении. [41]

Чтобы определить точное место и ролю островной крепости, чье имя мы не знаем, [42] время ее строительства и этническую принадлежность, нужен детайльный и комплексный анализ особенностей техники строительства, вида использованных материалов, планово-композиционных принципов, а также и характерных особенностей культурных пластов и найденных в них находок. [43]

Даже поверхностный взгляд на строительную технику, по которой было построена крепостная стена, показывает ее очевидную и бесспорную близость с крепостными стенами болгарских столиц Плиски и Преслава, с Дръстъром и с военной крепостью-аулом при деревне Хан Крум вблизи Шумена. Как и они, она построена из известковых квадров, с двумя лицевыми облицовками, заполненными известковым раствором и ломанным камнем. Это придавало большую крепкость стене, которая при этом была 4.2 метров в толщину, а в основе достигала 6 метров. Причиной этого была и нестабильная песчаная наносная почва, из-за чего строители построили основу в форме нескольких ступенчатых цоколей. Таким же образом построена и крепостная стена Преслава, которая проходит в большой близости к реке Тича. Еще одной особенностью староболгарских конструкций является укрепление основ вбиванием деревянных бревен (пилотов) в грунт, что укрепляло почву. Их верхние концы обычно заливались обильно известковым раствором, примешанным кусками камней и баластрой (?? перевод). Таким образом конструированы не только стены Плиски, Преслава, Дръстъра, Пъкуйул луй Соаре, но и почти всех монументальных гражданских и религиозных зданий в болгарских столицах.
  Ворота островной крепости
А. Кузев и В. Гюзелев (сост.), Бълг. средновековни градове и крепости, 1, 1981, с. 197, 199
 

Эти особенности конструкции на острове Пъкуйул луй Соаре совсем идентичны конструкциям в центральных областях болгарского государства в IX-X вв. От этом свидетельствует и использование больших и хорошо обтесанных каменных блоков, ставленных в сравнительно правильные ряды и спаянных здоровым известковым раствором, состоящим из извести, песка, мелкого камня и битого кирпича. Именно эти общие черты подводят румынских исследователей, которые выводят эту технику сторительства (opus quadratum) из византийского строительного исскуства. [44] Они забывают, однако, что античная квадровая техника уступила в византийскую эпоху место конструкции с мелкими грубо обтесанными камнями (туфелями) или технике так названной смешанной конструкции (opus mixtum), при которой каменные ряды на определенных местах чередовались кирпичными поясами состоящими из нескольких рядов кирпичей. Блоковая конструкция сохранилась на известное время по черноморском берегу и наиболее всего – в ранневизантийских владениях на Крымском полуострове, но и там после VII в. кирпично-каменные конструкции доминируют. Квадровая конструкция, с другой стороны, продолжала и, до известной степени, усовершенствовалась в районах Закавказья, с которым у болгар были тесные контакты, еще до начала своего пути к Балканам. Русские ученые склонны увидеть именно в этом районе влияние, под которым началась конструкция каменных крепостей в Подонье и Приазовии, т.е. в областях, где формировалась раннеболгарская культура. [45] С своим установлением на Балканском полуострове болгары продолжили использовать эту технику конструкции, доразвивая и обогащая ее на основе встреченной здесь местной строительной практики и в большой степени сохранили старые восточные традиции. [46] Болгары придерживались этой несколько “архаической” техники конструкции потому что она импонировала взглядам болгарских владетелей своей монументалностью и представительностью, отвечающей их политическим стремлениям и эстетическим требованиям раннеболгарского общества. Видно, между впрочем, что эта строительная техника, так характерная для болгарского государства, не находит существенного приложения в византийском строительстве того периода. Поэтому и нету основания допускать, что если крепость Пъкуйул луй Соаре была построена византийцами в конце X века или позднее, византийские строители уклонились бы от утвердившегося и валидного для империи способа конструкции.

Весьма велика и близость плана дунайской крепости, как и формы ее укрепительных сооружений (куртина, башни, ворота), к тем остальных болгарских крепостей. В своем плане она тоже имеет четвероугольную форму, образованную правыми линиями крепостных стен. После V века такая планировка, характерная для римской эпохи, не прилагается в Византии. Византийские города обносились крепостными стенами и составляли площи с неправильными формами. Классические нормы было решительно покинуты. Но крепости с правильным планом или с известными отклонениями для рассматриваемой эпохи встречаются в районах, обитаемых до этого болгарами, и наиболее в Закавказье, [47] как и в Средней Азии, [48] где территория равнинного и степного характера.

Крепостная стена на Пъкуйул луй Соаре возвышается на около 10 метров и завершалась боевой дорогой с парапетом с зубцами, у которых были каменные треугольные покрышки как те у Плисковской, Преславской и Шуменской крепостях в срединней области государства. В углах были башни овального плана, как те в столичных центрах. Вытянутый и не совсем правильный план башни на Пъкуйул луй Соаре был продиктован, как находчиво заметили румынские археологи, условиями местности. [49] Так как она была подложена воздействию речного течения, ее конструкция должна была учесть и устоять нажиму весенних льдов.

Особенно показательно сходство в плане и конструкции северной вороты с знакомыми нам раннеболгарскими воротами. [50] Они представляли большую башню прямоугольной формы с размерами 14.70 х 10.50 метров. [51] Таких башен-ворот есть в почти всех монументальных болгарских крепостях. Как и у них, у островной две двери – внешние, спускающиесь сверху (катаракта), широкие 3.60 м., и внутренние, состоящие из двух крылев – широкие 3.20 м. Весь проход был перекрыт полуцилиндрическим каменным сводом, над которым возвышался еще один этаж, высоты до около 15 м. В нем входилось с уровня боевой дороги на куртине или по каменной лестнице, прилепленной к внутренней стороне каменной стены. Аналогическое устройство имели и северные ворота внешней крепостной стены Преслава и других крепостей. [52]

Более специфично устройство восточных ворот-пристани на Пъкуйул луй Соаре. К ступенчатой площадке пристани, широкой 25 м., подходилось через вход (выход) в крепостной стене, широкий 4.15 м. Его защита обеспечивалась двумя проступающими из стен прямоугольными башнями. В толщине крепостной стены, с двух сторон входа были расположено по три канала (широких 25-30 см), через которые проходили веревки для привязывания прибывших кораблей. Как конструкция эти крепостные ворота-пристань тесно связаны с остальными раннеболгарскими конструкциями, но в плановом отношении у них нету аналогов. Возможно что подобную конструкцию имела и пристань Дръстъра, но она не открыта и не изучена. Этот особый план восточных ворот можно оценить с точки зрения их функционального предназначения и легко объяснимо его отсутствие у сухоземных крепостей.
 
 

Восстановка ворот с пристанью С. Ваклинов, Формиране на старобълг. култура, 1977, с. 130	Восстановка ворот с пристанью Д. Овчаров, Омортаг кана сюбиги, 2002, с. 50

 

Ворота с пристанью Д. Овчаров, Омортаг кана сюбиги, 2002, с. 90	Восстановка Северных крепостных ворот Д. Овчаров, Омортаг кана сюбиги, 2002, с. 89

 

"... Немного неожиданно, среди [прото-болгарских] рисунков-граффитов находятся изображения кораблей. Одна часть из них выражают христианскую идею спасения человеческой души, поэтому они схематические и без подробностей. Есть однако некоторые, которые очень точно и верно передают силуэт боевых кораблей, с характерными для них мачтами и греблами, судя по которым, они принадлежали к типу византийского дромона (рисунок с Преслава). Все это ясно показывает, что протоболгары рано познакомились с корабоплаванием через посредничество Византии и что этому должатся известия об их самостоятельных военных походах по морю и по р. Дунай (каменные надписи), ..." Д. Овчаров, Въведение в прабългарската култура, С., 2002, стр. 138-9

Для датировки и определения принадлежности крепости-пристани на острове Пъкуйул луй Соаре важное значение имеют открытые при раскопках находки. На первом месте – керамика. Найденные останки принадлежат преимущественно горшкам с формой и декорацией вполне идентичным тем со всех раннесредновековых болгарских селищ и крепостей. [53] Попытка румынских ученых представить эту керамику как этнически неопределенную (культура Дриду) совсем неуспешны, как мы показали выше.

Вместе с керамикой находся разные находки, которые имеют полные аналогии в болгарских землях. Это врезанные знаки на камнях и керамических изделиях, которые особенно характерны для болгарских селищ. Совсем идентичны найденные украшения, бронзовые и медные печатики с разными раннеболгарскими монограмами и символами-знаками, поясные апликации и весь остальной комплекс бытовых материалов (орудия труда, оружие и др.). Все это – бесспорное доказательство, что материальная и духовная культура крепости на острове Пъкуйул луй Соаре, в период ее построения, являлась неразрывной частью материальной и духовной культуры раннеболгарского государства. Отрицание этого факта со стороны  румынских ученых не нашло признания и среди русской археологической науки. Авторы “Археологии Румынии” подчеркивают категорически, что такая позиция “противоречит тождеству (подч. автора) этой культуры с культурой того же времени Северной и в особености Северовосточной Болгарии, т.е. самого центра Первого болгарского государства.” [54]

Из изложенного до сих пор становится ясным, что исследуемая крепость была создана болгарами. Когда точно произошло это не возможно ответить с уверенностью, но согласно В. Бешевлиеву – немного до 822 г. [55] Это время кана Омуртага и этим он следовал своему желанию укрепления северных границ государства. Дунайская крепость служила в нескольких направлениях. Прежде всего, она являлась частью укрепленной дунайской линии. Одновременно она имела решающее значение для обороны города Дръстър. [56] Расположенная только в двадцати километрах от этой важной крепости-города и пристани, она перегораживала путь неприятельским флотилиям (преимущественно византийским), которые могли проникнуть с дунайской дельты. Не на последнем месте, островная крепость играла роль военной и торговой пристани в эпоху Первого царства. Она была одним из исходных пунктов и базой болгарского дунайского флота, который несомненно играл важную ролю в военные мероприятия того времени. Хорошо известно из каменных староболгарских надписей, а и из западных и византийских хроник, что в первой половине IX в. болгарские войска проводят ряд успешных походов по реке, нагруженные на корабли и большие лодки, достигая реки Тиссы на западе и Днепра на востоке. [57] Кроме того, крепость служила связью между центральной части государства и территориями за Дунаем, спомогала мирным контактам (торговым и культурным) с народами севера. Археологические раскопки на острове раскрывают, что крепость-пристань была местом оживленной международной торговли.

Единственный верный вывод, который можно сделать из сказанного выше то, что крепость на острове Пъкуйул луй Соаре с положителностью можно отнести к первой половине IX в. и что она являлась частью общей оборонительной концепции раннеболгарского государства. Попытки отнести ее к более поздной дате выдают желание румынских ученых игнорировать ее значение. Поистине, после покорения Болгарии Византией в конце X и начале XI вв. она попала в руки завоевателей. Об этом говорят хотя и оскудные останки XI-XII вв. В отличие от них останки с XIII-XIV вв. многобройны, что говорит о возрождении значения крепости. Это однако произошло уже в границах позднего болгарского государства и находки имеют прямые аналогии с теми из столицы Велико Търново и других городов и селищ. После турецкого нашествия в конце XIV и начале XV вв. жизнь на острове прерывается и не возобновлялась.

3. Раннесредневековая духовная культура на Нижнем Дунае: монастырский комплекс при деревне Басараб (Мурфатлар)

Памятники средневековой культуры на Нижнем Дунае многочислены и показательны для болгарского присутствия в этом районе в IX-X вв. Трудно, однако, охватить вкратце все находки и поэтому выбираю один из наиболее важных и выразительных объектов – монастырский комплекс при деревне Басараб (Мурфатлар), около которого разгорелась оживленная научная дискуссия. Он был открыт еще в 1957 году в 15 километрах от Констанцы. После проведенных румынскими учеными раскопках было установлено, что речь идет о культовом памятнике, возникшем в старой каменной карьере в мягком меловом массиве, носившем название “Тибишир”. Он состоит из длинных и узких галерей, используемых для добычи известковых квадр, из маленьких церквиц и надгробных параклисов, монашеских кельей и похоронных камер. Находка была настолько неожиданной, что в первом сообщении не была дана ни датировка памятника, ни было определено их этническое место в средневековой культуре Балканского полуострова. [58]

Последовавшие детайльные исследования в следующие годы предложили значительные возможности для датировки и интерпретации. Установлены были планы и конструкция разных помещений, археологические наплащения, и вместе с этим было установлено что по стенам церкв и кельей есть множество граффитовых надписей и рисунков. Свои наблюдения румынские ученые обнародовали в многобройных научных сообщениях и наиболее обширно – в многотомной истории Добруджи. [59] Высказаны были противоречивые мнения и что их объединяло была датировка комплекса к самому концу X века или к XI веку. На основе этого был сделан вывод о наличии “автохтонного” населения, [60] без учитывания того что в течении почти трех веков (VII – нач. X в.) эта территория была нераздельной частью болгарского государства.

Главным аргументом датировки находки к концу X века было прочтение одной кириллической надписи с датой 992 г., что, однако, было оспорено как болгарскими, так и румынскими исследователями. [61] Даже если эта дата действительна, она может свидетельствовать что комплекс существовал до самого конца X века, но она не может определить время его возникновения. Несмотря на это, Барня заключил, что карьера перестала функционировать при императорах Иоане Цимисхии или при Василии II и что тогда был воздвинут большой каменный вал между Констанцой (на Черном море, В.К.) и Черной водой (на Дунае, В.К.). Уверенно, однако, было доказано, что этот вал дело болгарских военных строителей.
 
 

Мурфатлар (Басараб). Каменные квадры в карьере на месте их изготовления. С. Ваклинов, Формиране на старобълг. култура, 1977, с. 32	Надпись жупана Димитра с 943 г. на блоке из каменного вала в Северной Добрудже. С. Ваклинов, Формиране на старобълг. култура, 1977, с. 225

Установив таким образом “датировку”, румынские исследователи приступили к анализу найденных надписей и рисунков. Большое число кириллических надписей было отнесено неопределенней восточнославянской народности, [62] тогда как немногие по количеству греческие надписи были приписаны византийскому и другому “восточному” населению. Не было единного мнения о происхождении рунических надписей и знаков. Некоторые приняли, что они принадлежат гето-дакийскому населению, уцелевшему в Добрудже до X века, [63] другие определили их как печенежские, [64] третьи связали их с населеним северного происхождения (норманы), [65] а четвертые – с поздним готским населением в Добрудже. [66] Единственно Мария Комша допустила возможность что руны связаны с знаками из средищной области болгарских земель, нечто что было доказано бесспорно И. Гълъбовым. [67]

Таким же способом были интерпретированы и остальные материалы с Басараба, ища влияние той или другой культуры, но игнорируя полностью или в большой степени их болгарское происхождение. Некоторые из более объективно настроенных румынских ученых дошли однако до правильного вывода, что каменный вал и крепость Пъкуйул луй Соаре дело болгар и что “вероятно к концу IX и начале X века датируется и разработка карьер в Басарабе.” [68]

Для выяснения характера и сущности культового комплекса при Басарабе необходимо анализовать прежде всего рисунки и письменные тексты. К первым я обратил внимание еще в 1975 г., определяя их как произведения болгарской культуры и отрицая какие-либо восточные или северные влияния на них. [69] Я доказал, что первые из них появляются к середине X века. Они дело болгарского населения, среди которого, несомненно, было и иноязычное, без оказания существенного влияния на культуру.

Болгарские ученые – лингвисты и археологи – тоже сделали детайльный анализ надписей. Они установили что кириллические тексты – несомненного болгарского происхождения, и по этому вопросу были опубликованы обширные работы. [70] Позже они были включены в серию о славянских языках, издаваемой в Залцбурге, где они были подложены серьезному и вглубленому анализу. [71] Сегодня вряд ли найдется ученый, кто бы сомневался в болгарском происхождении кириллических надписей с Басараба.

По другому способу стоит вопрос с руническими надписями. Аргументы отнесения их к гето-дакийскому, северному (норманскому) или готскому населению не выдержали критики. В этом отношении особую заслугу имеет В. Бешевлиев, кто подробно занимался ими. [72] Очень аргументированно он доказал, что открытые руны, как и многочисленные открытые по болгарским землям рунические знаки [73] могут связаться наиболее вероятно с тюркской руникой как по начерчанию, так и по своей звуковой стоимости. В этом направлении он привел убедительные примеры с сосудами для вина из Новочеркаского музея, с Хумаринского городища, с Каракента, с Маяцкого городища и других находищ, входивших или соседних старому болгарскому государству. Одним из важных его аргументов было наличие в кириллической азбуке нескольких знаков – , первые три из которых встречаются и в Басарабе, а это означает, что эта письменность нужна быть приписана болгарам.

Оканчивая наш короткий и суженный обзор проблем, что возникли перед болгарской и румынской археологической наукой и что являются предметом полемики, нужно задать себе вопрос чем объязано продолжительное упорство наших коллег, наперекор очевидным и бесспорным фактам. Общего ответа трудно дать. Очевидно некоторые из них интерпретируют открытые памятники согласно своими взглядам и делают это без всякой умысли и тенденции. Бо’льшая часть исследователей, однако, наясно с сущностью проблем, но не уважают фактологию и проистекавшие от нее верные выводы. Затрудняясь дать категоричный ответ на этот вопрос, я склонен согласиться с словами болгарского философа Исака Паси: “Одни народы жаждают по своему прошлому, потому что его у них есть, а другие – потому что не имеют его. Но жажда у первых – это гордость, уверенность, а у вторих – зависть, истерика и грандомания.” [74]

Хотел бы чтобы эти слова не относились к вопросам, по которым болгарские и румынские ученые дискутируют!
 

[Back]

1. Не могу забыть Международную конференцию в Туцинге (Мюнхене) в 1985 г., посвященной юговосточным народам в VI-VIII вв. Еще до того как болгарские делегаты взяли отношение к тезам своих румынских коллег, немецкие, венгерские и греческие ученые упрекли их в ненаучности и необоснованном национализме.

2. N. Jorga. Histoire des Roumains et la Romanite. I-III, Bucarest, 1937.

3. P. Mutavciev. Boulgares et Roumains dans l'histoire des pays Danubiens. Sofia, 1932.

4. Всемирная история, III, 1957, Москва, с. 450.

5. П. Коледаров. Политическа география на средновековната българска държава. I. От 681 до 1018 г. С., 1979. Карти 4 и 5.

6. Uwe Fiedler. Studien zu Graeberfeldern des 6. bis 9. Jahrhunderts en der untеren Donau. T. 1. Bonn, 1992.

7. Ж. Въжарова. Славянски и славянобългарски селища в българските земи VI-XI век. С., 1965 и указанную там обильную литературу.

8. D. Boscovic. L'architecture de la Basse Antiquite et du Moyen-Age dans les regions centrales des Balkans. - Actes du XIIe Congres byzantin. I. Beograd, 1963, p. 155-163; D. Stricevic. La renovation du type basilical dans l'architecturdes pays centrales des Balkans au IXe-XIe ss. - Ibid., p. 191-201.

9. K. Mijatev. L'architecture de la Basse Antiquite et du Moyen age dans les Balkans. - Ibid., 387-407; V. Ivanova-Mavrodinova. La civilisation de Presslav. - Ibid., 440.

10. Славяните и средиземноморският свят VI-XI век. С., 1973.

11. Там же, с. 33.

12. R. Theodorescu. BIZANT, BALCANI, OCCIDENT la inceputurile culturii medievale rominesti (secolele X-XIV). Bucuresti, 1974.

13. Славяните и средиземноморският свят..., с. 98.

14. Там же, с. 219. По этому вопросу см. Д. Овчаров. Континюитет и приемственост в ранносредновековната българска култура. - Археология, 1983, кн. З, 16-24.

15. Там же, с. 100.

16. Dobrudza. Etudes ethno-culturelles, S. 1987. С удовольствием могу отметить, что эта задача была поставлена мне и была разрешена большим коллективом ведучих в своих областях специалистов.

17. D. Diaconu. Sur l'histoire de la Dobroudja au Moyen age (Dobrudza, etudes ethno-culturelles, Sofia, 1987, 238 p.) - Dacia, 1988, № 1-2, p. 175-193.

18. E. Zaharia. Sapaturile de la Dridu. Contributie la archeologia сi istiria periodeи de formara a popului roman. - Bibl. de Archeologia, XII, Bucuresti, 1967.

19. Ion Nestor. Contributions archeologiques aux problems des protoromains. La civilisation de Dridu. - Dacia, II, 1958, p. 375.

20. С. Ангелова. По въпроса за раннославянската керамика на юг и север от Дунав през VI-VII в. - Археология, 1980, кн. 4, 1-12.

21. Там же, с. 10.

22. И. Божилов. Културата Дриду и Първото българско царство. - ИПр, 1970, кн. 4, с. 115 сл.

23. Л. Дончева-Петкова. Българска битова керамика през ранното средновековие. С., 1977.

24. М. Комша. Отчет о работах румыnо-българскoго семинара, состоящегoся между 12 и 15 ноября 1962 г. - Dacia, VIII, 1964, с. 417.

25. R. Theodorescu. Sur les debuts de l'art populaire medieval roumain. - Revue roumaine d'histoire de l'art VII, 1970, p. 4-5.

26. D. Densusianu. Histoire de la langue roumaine. T. I. Les origines. Paris, 1901, p. 279-280. (Цитировано по Ив. Божилову, ук. соч.)

27. Ж. Въжаров. Цит. соч.; Д. И. Димитров. Прабългарите по Северното и Западното Черноморие. Варна, 1987.

28. S. Stanilov. Le rite funeraire paien dans la Dobrudza du nord et „la culture Dridu”. - Dobrudza. Etudes ethno-culturelles. S., 1987, p. 47.

29. B. Mitrea. Santierul Sultana. - Dacia, VIII, 1962, p. 673.

30. M. Komsa, A. Radulescu, N. Hartuchi. Necropola de incineratie de la Castelu. - Dacia, VIII, 1962, p. 659.

31. I. Jordanov. Dobrudza (491-1092) - selon les donnees de la numismatique et de la sphragistique. - Dobrudza. Etudes ethno-culturelles, S., 1987, p. 182-207, tabl.I.

32. В. Златарски. История на българската държава през средните векове. I/1,1970, 357-358.

33. Uwe Fiedler. Studien zu Graeberfeldern des 6. bis 9. Jahrhunderts an der unteren Donau. T. 1, Bonn, 1992. При работе Фидлера в Болгарии я был определен его научным руководителем и консультантом. Кроме помощи, котрую я ему оказывал для ознакомления с материалами, я не упражнял никакого влияния на его наблюдения. Выводы это его личное дело, основанное на детайльном ознакомлении с разкопанными памятниками.

34. Op. cit., p. 35.

35. Op. cit., p. 119.

36. Op. cit., р. 307-312.

37. Эти выводы, сделанные неболгарским ученым, показывают, что в них нету тендинециозности. Это дает мне прави напомнить, что и дозакательство фактов о других важных событиях болгарской истории было сделано подобным же способом (напр. установление гроба кана Кубрата при деревне Малое Перешчепино немецким ученым Йоахимом Вернером или открытие гроба болгарского царя Самуилс в церкви „Св. Ахилий” на острове Св. Ахила в Преспанском озере греческим ученым Николой Муцопулосом).

38. I. Nestor, P. Diaconu. Sepaturile arheologice de la Pacuiul lui Soare. - MCA, 1959, t. VI, 587-592; P. Diaconu. Sapaturile de la Pacuiul lui Soare. MCA, VI, 653-666; П. Дьякону. Крепость X-XV в. в Пэкуюл луи Соаре. - Dacia, V, 1961, 485-501.

39. P. Diaconu, D. Vilceanu. Pacuiul lui Soare. Cetatea Bizantina, 1, Bucuresti, 1972.

40. К. Миятев. Архитектурата в средновековна България. С., 1965, 44-47, зам. 26а.

41. S. Vaklinov. L'ancien civilization Bulgare au IXe-Xе ss. Aspects de la formation. - Преслав, 2, С., 1976, с. 12.

42. Ал. Кузев предположил на основе италианских карт с XIV в., что это имя было „Пекуй” или „Пакуй”. См. За имената на средновековната крепост на дунавския остров Пъкуйул луй Соаре. - ИНМ - Варна, XIII, 1977, с. 68; Островната крепост до Дръстър. В: Български средновековни градове и крепости. Т. I. Градове и крепости по Дунав и Черно море. 1981, с. 196 сл.

43. На этом вопросе я обратил внимание в ряде статьей: Археологически аспекти на българската ранносредновековна фортификация. - ВИС, 1973, кн. 1, 69-71; Към въпроса за укрепителната дейност на българската държава по Долен Дунав през IX-X в. - ВИС, 1979, кн. 2, 96-106; Византийски и български крепости V-X век (монография), 1982; La forteresse protobulgare sur l'ile Danubienne Pacuiul lui Soare. In: Dobrudza. Etudes ethno-culturelles. 1987, p. 57-68.

44. D. Vilceanu. Cu privere la tehnica de constructie a zidului de incinta al cetatii bizantine de la Pacuiul lui Soare (secolul de X-lea). - SCIV, XVI, 1965, 2, p. 291 ets.

45. С. Плетнева. От кочевий к городам. Салтово-Маяцкая культура, М., 1967, с. 44; Х. Х. Биджиев, А. В. Гадло. Разкопки Хумаринского городища в 1974 году. - В: Археология и зтнография Карачаево-Черкесии. Черкеск, 1979, с. 27 и сл.

46. С. Плетнева, В. Титов. Совместные советско-болгаро-венгерские исследования. - Вестн. Акад. наук СССР, кн. 9, 1982.

47. К. Мелитаури. Крепости дофеодальной и раннефеодальной Грузии. Тбилиси, 1969.

48. В. А. Лавров. Градостроительная культура Средней Азии (с древних времен до второй половины XIX в.), М., 1950, с. 36 сл.

49. P. Deaconu. Cetatea bizantina din insula Pacuiul lui Soare. - Muletinul monumentilor istorice, XL, 1971, 1, p. 6.

50. С. Бояджиев. Портите на прабългарските крепостни стени. - В: Плиска-Преслав, Т. II, 1981, с. 144.

51. R. Popa. La porte nord de la forterease byzantine de Pacuiul lui Soare. - Dacia, XI, 1967, p. 371 etc.

52. T. Тотев. Северната порта на Външния град в Преслав и някои наблюдения за градската крепостна стена покрай р. Тича. - ИНМ - Варна, IX, 1973, с. 304 сл.

53. Л. Дончева-Петкова. Цит. соч.

54. Г. Б. Федоров, Л. Л. Полевой. Археология Румынии. М., 1973, с. 307.

55. В. Бешевлиев. Първобългарски надписи. С., 1979, с. 200.

56. Срв. И. Божилов. Към тълкуването на две известия на Й. Скилица за градовете по Долния Дунав в края на Х в. - ИНМ-Варна, IX, 1973, с. 115 сл.

57. В. Бешевлиев. Цит. соч., с. 212, 215.

58. I. Barnea, V. Bilciurescu. Santierul arheologic Basarabi (reg. Constanta). - MCA, VI, 1959, 541-566.

59. Din istoria Dobrogei, III, 1971. См. критику этого труда у И. Божилова и В. Гюзелева. ИПр, 1972, кн. 3, 115-125.

60. Й. Барня. Предварительные сведения о каменных памятниках в Басараби (обл. Доброджа). - Dacia, VI. 1962, р. 292-316.

61. М. Комша. К вопросу истолкования некоторых граффито из Басараби - Dacia, VIII, 1964, р. 363.

62. Й. Барня. Цит. соч., с. 300.

63. D. P. Bogdan. Grafitele de la Basarabi. - MCA, VI, 1959, p. 562-563; G. Mihaila. Inscriptii slave vachi de la Basarabi (reg. Dobrogea). - Studii lingvistice, XV, 1964, 1, p. 39 sq.

64. I. Barnea. Les monuments rupestres des Basarabi en Dobroudja. - Cahier archeologiques, XIII, 1962, p. 207.

65. Ibid., p. 208.

66. P. Diaconu, N. Petre. Quelques observations sur le complexe de Murfatlar (Basarabi). - Dacia, XIII, 1969, p. 454-455.

67. M. Комша. Знаки раннефеодальной зпохи, врезанные на римско-византийской колонне. - Dacia, VI, 1962, с. 257 сл.; И. Гълъбов. Средновековната българска кирилска епиграфика през последните 30 години. - Археология, 1975, кн. 4, с. 16 сл.

68. R. Florescu, R. Ciobanu. Problema stapinirii bizantine in nordul Dobrogei in sec. IX-XI. - Pontica, V, 1972, p. 397.

69. Д. Овчаров. За характера и принадлежността на средновековните рисунки от Басараб (Мурфатлар). - Археология, 1975, кн. 3, 1-10.

70. Срв. К. Попконстантинов. За надписите „с дата” от скалния манастир при Мурфатлар. - Сб. Преслав, 3, 1983, с. 135 сл.; К. Popkonstantinov, V. Konstantinova. Die inschriften des felklosters Murfatlar. - Палеобалканистика и старобългаристика. Първи есенни национални четения „Професор Иван Гълъбов”. Велико Търново, 1995, с. 111 сл.; К. Popkonstantinov. Les inscription du monastiere pers du village Murfatlar (Basarab). - Etudes ethno-culturelles, S., 1987, p. 115-145.

71. K. Popkonstantinov, O. Kronsteiner. Старобългарски надписи (Altbulgarische Inschriften), Salzburg, 1994.

72. В. Бешевлиев. Етническата принадлежност на рунните надписи при Мурфатлар. - Векове, 1976, кн. 4, с. 12 сл.

73. Л. Дончева-Петкова. Знаци върху археологически паметници от средновековна България VII-X век. С., 1980.

74. Исак Паси. Фрагменти. - Сп. „Везни”, бр. 5-6, 1998, с. 32.